Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
3. По ходу действия Феврония говорит о вещих снах, видениях, испытывает немотивированную экзальтированность, измененные состояния сознания. И. И. Лапшин отмечал переживание Февронией религиозного экстаза: «В двух последних картинах «Китежа» Корсаков дает поистине гениальное изображение того расширения человеческого я, которое человек может испытывать в минуты морального энтузиазма» 360. В таких сценах современники могли подозревать намеренное приближение указанного персонажа к религиозным практикам раскольничьих сект. А. А. Панченко, описывая «радения» хлыстов, указал на «особую роль Иисусовой молитвы» и на содержание «экстатической части ритуала», которая «…подразумевала ряд более или менее случайных и хаотичных акциональных и вербальных элементов…, простейшая техника достижения экстатического транса состояла в том, что стремившийся «утрудить плоть», достичь «крещения Святым Духом» и получить дар пророчества, кружился на одном мест продолжительное время («часа с полтора») и, придя в измененное состояние сознания («не помня себя»), начинал пророчествовать» 361. Возможно, в образе Февронии В. И. Бельский пытался изобразить одну из сектантских богородиц, чей облик казался таким притягательным многим интеллигентам начала XX в. (Вяч. Иванов, к примеру, приводил на свои лекции хлыстовскую богородицу362, А. М. Горький красочно описал «радение» в третьей части «Жизни Клима Самгина»).
4. Загадочный образ княжича Всеволода трансформируется в IV действии «Сказания» в образ Небесного Жениха, который, как исчерпывающе показала Л. А. Серебрякова, трактован как явление Христа. Все детали его появления (особенно музыкальные) указывают на мифологические характеристики Христа, известные по Новому Завету: он ходит по воде, «аки посуху», имеет очи, «как пламень огненный», «был мертв, и се, жив во веки веков», его символ – сорок363. «Окончательная же расшифровка образа происходит в момент, когда Призрак подает Февронии хлеб перед дальней дорогой… В этой странной и немотивированной сюжетом детали… ключ к разгадке» 364. Л. А. Серебрякова убедительно связывает ее с Евангелием от Луки (24:35), в котором по преломлению хлеба ученики узнают воскресшего Христа365. Таким образом, если добавить к измененному состоянию сознания Февронии явление в этот момент Христа, то гипотеза о хлыстовской богородице может усилиться. Помимо сказанного еще несколько менее значительных деталей могут подтверждать версию о сектантстве: в «Сказании» решительно осуждается пьянство и употребление неприличных слов («глумление»), к слову «Бог» употребляется эпитет «Свет». Эти особенности также могли происходить из сектантской практики и сектантского фольклора.
Попытаемся разобраться в описанной проблеме. Во-первых, необходимо обратить внимание на то, что действие оперы происходит в XIII веке, поэтому решение вопроса о том, была ли Феврония староверкой или сектанткой выглядит явным анахронизмом. Однако выше было показано, насколько далеко отстоит «Сказание» от традиционного исторического жанра. Произведение это весьма многослойно в своем символическом облике, и мы в дальнейшем будем иметь в виду только то впечатление, те метафоры и аллюзии, которые могли восприниматься слушателями-современниками, вне зависимости от времени происходящего действия. Во-вторых, с порога предлагаю отвергнуть как «вульгарный социологизм» распространенные в советской литературе объяснения «противоречий» в «Сказании» столкновением двух линий: «отживших, консервативных, а иногда и реакционных воззрений русского патриархального крестьянства, представленного его наиболее отсталой частью – средой старообрядцев» 366, воззрений, доставшихся «Сказанию» как бы по наследству от раскольничьих источников, и четкой «прогрессивно-демократической» линией самого Римского-Корсакова, не менявшейся с «шестидесятых годов» 367.
Итак, центральный образ «пустыни», в которую волей Бельского и Римского-Корсакова перенесена «Феврония», вводится авторами «Сказания» с первых слов либретто – это знаменитый фрагмент, получивший название «Похвала пустыне». Попробуем проследить его происхождение и развитие. Уже на первом десятке страниц романа П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» встречаем упоминание о псáльме «Похвала пустыне». «Псáльма» эта находится на столике главной героини рядом с прочим благочестивым чтением: «Стихом об Иоасафе царевиче», «Об Алексее божьем человеке» и др. 368 Много добрых слов, адресованных в адрес «пустыни» встречаем и в других местах романа: «Яко крин процветала пустыня наша, много в ней благодати было явлено», – говорит, например, мать Манефа369. «Легенда о Китеже получила широкое распространение в раскольничьей среде. Здесь она, правда, несколько видоизменила свой смысл: невидимый город, город праведников сделался символом сокровенной христовой веры, отличной от официального православия», – совершенно справедливо толковал подобные сюжеты А. А. Гозенпуд370. Вернемся, однако, к древним стихам.
« в начало | продолжение »