Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
Рассмотрение трех взаимосвязанных понятий «интеллигенция», «народная вера» и «истина» позволяет определить линию спора о «русском вкладе в духовное будущее», к которой, видимо, принадлежал художественный феномен «Сказания». В. С. Соловьев, с подачи Достоевского, редуцировал (или, если угодно, инициировал на новом уровне в идейно-философском обиходе, т. к. вообще поискам «правды» в народе все-таки была посвящена вся вторая половина XIX в.) концепт «истины» в «народную веру», что должно было, по его мнению, послужить основой для конструкции «русской идеи». В свою очередь концепт «народная вера» был мифологизирован в сознании русской интеллигенции и соловьевская интенция в многочисленных бессознательных повторениях стала совершать свое путешествие по самым разнообразным текстам. Легенда о граде Китеже с легкость вписывалась в подобный кругооборот. «В пору упадка веры в видимую Церковь, – писал С. Н. Дурылин, – в годы отчаяния, справедливого или нет, в ее судьбах и сомнениях в ее благодатной силе, здоровое чувство Церкви, никогда не покидавшее душу народную [курсив мой – Д. Л.] заставило ее особенно усиленно и радостно припадать к невещественному граду Церкви невидимой…»395
Реконструкция интеллигенцией «народной веры» была чаще всего попыткой самоубеждения в наличии в рамках указанного комплекса идей мифического конструкта «народ», самоубеждения в том, что интеллигентские религиозные идеи вообще каким-то образом связаны с народом, причем дискурс «народа» становился столь же ускользающим, как и связанный с ним дискурс «истины». Вот типичный пример подобного мифологического построения: «Если Соловьеву было возможно по немногим доступным ему данным народного почитания св. Софии вскрыть смысл [курсив мой – Д. Л.] народного учения о Софии и этим внести нечто новое и ценное сразу и в наше понимание лика русского народа, и в наше постижение самых глубин православия, то, идя тем же путем, будущему наследнику Соловьева, быть может, возможно будет вскрыть также истинный смысл учения [курсив мой – Д. Л.] о Христе, Богоматери и Церкви, поскольку они запечатлены в народном подвижничестве, народной обрядности, в народном творчестве, словесном и иконографическом» 396
В противоположность цитированному высказыванию, Г. П. Федотов, например, даже при анализе духовных стихов предупреждал о невозможности слепого отнесения их к сфере «народной религиозности». «Духовный стих живет не в широких народных массах, подобно сказке или пословице, – писал он. – Его носителем является класс профессиональных певцов, одаренных и обученных… Если под народом понимать низшие культурные слои его, то слагатели духовных стихов принадлежат не к народу, а к интеллигенции или к народной интеллигенции…»397 Интеллигентские разыскания в области «народной веры» оказывались, как это продемонстрировал опыт религиозно-философских собраний, в одинаковой степени далеки как от народа, так и от Церкви. В значительной степени это положение можно отнести и к «Сказанию о невидимом граде Китеже». В нем нет никакого специфического призыва к Церкви, оно, в отличие от написанных Римским-Корсаковым духовных песнопений, никак не могло быть использовано в церковном обиходе. Косвенно это подтверждается возникшей вокруг «Сказания» литературной полемикой, посвященной каким угодно вопросам, но только не церковным. С другой стороны, столь же странным было бы представить безбрежные народные массы, нескончаемой толпой прибывающие на спектакли «Сказания». В образах «Сказания» мы усматриваем типично интеллигентский религиозный пургаторий, поэтому и оценивать его необходимо в рамках данной культурной перспективы.
Любопытно, что поиски авторами «Сказания» идеального женского образа в лице Февронии также приводили к вполне «соловьевским» построениям, которые современная исследовательница называет «гендерным аспектом природы святости» 398. «Одним из наиболее значимых объектов мистического обожествления и идеализации, – пишет С. М. Климова, – стала идея Вечной Женственности (das Ewig-Weibliche), новая модификация традиционного религиозного представления о женской святости. «Вечная Женственность» (по словам Андрея Белого) стала единственной и неповторимой темой Вл. Соловьева, вокруг которой создавались поэтические и жизненные миры многих творцов Серебряного века. …Любовь – София – Богоматерь – Мать-земля – Прекрасная Дама – вот символистские имена «нового неба»…» 399 Нарратив «Вечной Женственности» применялся для описания творчества Римского-Корсакова уже некоторыми его современниками. Чрезвычайно показательным в этом аспекте является мнение религиозного философа И. И. Лапшина: «Римский-Корсаков – величайший певец вселенского чувства, космической эмоции. Его муза, являющаяся посменно в «вечноженственных» образах… – это та же мировая Душа, присутствие которой в своей душе так живо ощущал великий музыкант» 400.
« в начало | продолжение »