Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
Постановка «Сказания», вне зависимости от того, считать ли ее не оставившей «сильного впечатления», как полагал критик Н. Д. Кашкин8, или имевшей «большой успех», но в основном в среде «своей публики», как считал В. В. Ястребцев9, послужила отправной точкой для бесконечных споров, развернувшихся в печати, отголоски которых не смолкли и в наше время. Тематика этих споров, широта затрагиваемых в них проблем выходили далеко за рамки музыкальных достоинств и содержания оперы. Так, Е. М. Петровский, говоря об «особой народности» «Сказания», утверждал, что образное содержание оперы далеко от «праздных потех блуждающего воображения», духовная направленность этого произведения продолжает «длинную вереницу Тихонов Задонских, Серафимов Саровских, Парфениев Киевских, Амвросиев Оптинских и многих, и многих. …«Сказание о граде Китеже» является наиболее народной из всех опер Корсакова … и может быть, наиболее народной из всего русского оперного репертуара вообще» 10.
Подобные рассуждения провоцировала в первую очередь сама тематика «Сказания», так удачно поднятая Римским-Корсаковым в 1905 г. В начале XX столетия многие русские писатели и поэты, в числе которых В. Г. Короленко, М. М. Пришвин, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, М. А. Волошин, Ф. К. Сологуб, С. М. Городецкий, С. Н. Дурылин, Н. А. Бердяев, И. Ф. Тюменев, Н. А. Клюев и др., обращались к китежской теме. Но по большому счету только опера Римского-Корсакова придала неувядаемый блеск указанному сюжету. «…Большинству публики содержание легенды о Китеже известно лишь по оперному варианту», – пишет современный исследователь-антропософ11.
Многочисленные общественные дискуссии, затрагивающие китежскую тематику, переводили сюжет оперы и его решение в разряд размышлений о предназначении России и ее месте в духовном будущем Европы, пытались разгадать «тайны и пророчества», содержавшиеся в «Сказании». Сам Римский-Корсаков, видимо, считал, что с окончанием этой работы он разрешил важную художественную и нравственную задачу. «У меня нет никакой охоты продолжать еще свое оперное поприще… мне кажется, что по части оперы я достаточно много сделал и мне пора и честь знать», – писал он12. В современной литературе также высказывается мысль, что «Сказание» – «итоговое, завершающее» произведение не только Римского-Корсакова, но и «всей новой русской музыкальной школы» 13. Поэтому весьма небезинтересным представляется ответ на вопрос, в чем заключается «особая народность» «Сказания» и в чем смысл прозвучавшего в нем «пророчества».
«Впервые упоминание о Китежской легенде промелькнуло в одной из бесед 1892 года, – писал исследователь творчества Римского-Корсакова Г. А. Орлов, – хотя, вероятно, она была известна композитору и раньше – из сборников Киреевского, внимательно изучавшихся им, или из произведений Мельникова-Печерского, появившихся еще в 60–70-х гг.» 14 Однако на протяжении 70–90-х гг., когда, видимо, и формировался замысел Римского-Корсакова взяться за воплощение «Сказания» в музыке, в общественной мысли России произошел целый ряд событий, которые оказали ключевое влияние на создание этого сочинения. Конец 70-х и начало 80-х гг. XIX в., – это, во-первых, окончательный распад Могучей кучки, в идеологических рамках которой формировалась концепция музыкального произведения, правдиво и реалистично изображающего народную жизнь, взятую в ее переломных исторических моментах. На развалинах «кучки» со второй половины 80-х гг. возникает «беляевский» кружок, который, как известно, характеризовался не только тем, что в отличие от «периода бури и натиска» соответствовал «периоду спокойного шествия вперед» 15, но и тем, что от тематики народнической плавно переходил к поискам темы национальной. Г. Г. Поспелов в работе «Русское искусство начала XX века: Судьба и облик России», обосновывая смену «темы народа» интересом к проблеме «судьбы и облика России», ссылается, между прочим, на развитие русской музыкальной культуры, и в частности творчество Римского-Корсакова, в поздних операх которого «темы народа… перерастает… во всеобъемлющую и целостную тему России» 16. Дело, конечно, не только в том, что композиторы «новой русской школы» под влиянием Беляева или какого-то другого мецената-буржуа были озабочены поиском «русских национализмов» в угоду поднимавшейся буржуазии и утверждавшей себя через посредство принципа нации или, по крайней мере, опиравшейся на него. Русское музыкальное сообщество не было замкнутой средой и входило в широкий круг русской художественной интеллигенции и русской интеллигенции вообще. Его также потрясали и стимулировали к действию общественные дискуссии и «витавшие в воздухе» идеи. Известно, например, что литературные новинки и литературные события (или окололитературные) хорошо были известны и обсуждались участниками «беляевских вечеров».
« в начало | продолжение »