Сказочные намеки. От сказки Пушкина к опере Римского-Корсакова.
«Это национальное, или еще лучше — народное произведение — в полном смысле слова, это волшебное зеркало, в котором мы сами можем видеть себя, правда, не то в искаженном, не то в прикрашенном виде, но все же при наличности такого характера подлинности, что и сомнений не остается в том, что здесь Римский-Корсаков отобразил самые существенные черты оригинала и создал памятник такого же значения, как поэмы Пушкина и Гоголя».
Александр Бенуа (1916 год)
«Сказка о Золотом петушке» Пушкина была опубликована в 1835 году в цикле «простонародных сказок» рядом со «Сказкой о царе Салтане», «Сказкой о мертвой царевне...» и «Сказкой о рыбаке и рыбке». Единые стилистически, не все они имеют сюжетные источники в русском фольклоре. Отсутствие таковых в истории о Золотом петушке дает исследователям повод толковать эту сказку как иносказание.
Источником Пушкину послужила «Легенда об арабском звездочете» из сборника Вашингтона Ирвинга «Альгамбра». Ее подробный и разветвленный сюжет Пушкин переработал, наделив типичными чертами фольклорной волшебной сказки. Русскому читателю были привычны и Додон, чье имя со времен «Сказки о Бове-королевиче» стало нарицательным, подобно царю Гороху; и беда, ради устранения которой появляется у героя (Додона) волшебный помощник (Петушок); и горы - один из топосов загробного мира, куда герой добирается семь дней; таинственная Шемаханская царица (одновременно источник опасности, цель путешествия и хозяйка загробного мира). Угощение, предполагаемая свадьба, даже смерть в результате нарушения обещания - все эти элементы составляют основную конструкцию волшебной сказки, конструкцию, блестяще проанализированную Владимиром Проппом и отчетливо проступающую в том числе в «простонародных» сказках Пушкина. Пожалуй, непривычным с точки зрения «сказочности» можно считать отсутствие хэппи-энда. Возможно, именно трагическая развязка дает повод искать в пушкинском тексте нечто большее, чем перевод чужеземной истории на язык народной сказки, и интерпретировать «Сказку о Золотом петушке» как политически окрашенное иносказание.
«Арабская легенда», подзаголовок, который дал своей истории Ирвинг, в XVIII и начале XIX века была привычной всем формой политического памфлета. Ей как рамкой часто пользовались для подобных целей Крылов и Державин. Но в «Золотом петушке» Пушкина найти намеки на какие-либо определенные политические события достаточно сложно: завоевание Шемахи и присоединение ее к России случилось пятнадцатью годами раньше сочинения сказки, и к 1835 году утратило сюжетную актуальность. Вдобавок при переработке текста Ирвинга Пушкин сознательно отказался от предложенного в «Легенде» финала: правитель ради принцессы пренебрегает страной, и в стране начинается бунт. Искатели сатирического подтекста пушкинской сказки, среди которых такой вдумчивый комментатор, как Анна Ахматова, анализируют автобиографические мотивы. «С Петром мой пращур не поладил / И был за то повешен им. / Его пример будь нам наукой: / Не любит споров властелин», - эти строки из стихотворения «Моя родословная» Ахматова сближает с набросками текста к «Петушку»: «Но с царем накладно вздорить». В своем комментарии к сказке Ахматова подробно разбирает непростые ситуации с пожалованными Пушкину привилегиями и придворными должностями, которые не только не вызывали у того благодарности, но серьезно осложняли жизнь: речь идет о двойной цензуре, вследствие которой некоторые произведения не могли быть в срок напечатаны; о необходимом исполнении придворных церемоний в должности камер-юнкера. Отмечает она также то, что одновременно с «Петушком» Пушкин занимался только генеалогией своего рода, а эта работа всегда воспринималась им как проявление оппозиционности власти. Однако сам Пушкин не обмолвился ни словом относительно возможного политического истолкования «Сказки», хотя когда считал необходимым, фрондировал открыто.
Сказки Пушкина появлялись на свет не единичным явлением авторского творчества. 20-е - 30-е годы XIX века в русской литературе - это время повышенного интереса к разным формам фольклора; помимо Пушкина введением фольклорных сюжетов в область высокой литературы занимались Жуковский и Одоевский, чуть позже - Гоголь и Островский. Публикуются первые сборники народных песен и сказок, вызывая интерес в обществе. Но потом на некоторое время этот интерес ослабевает, и новый всплеск интереса к народному творчеству относится к концу XIX - началу XX века, когда оно укрепилось в литературе и в искусстве в виде «нового русского стиля». Главными зачинателями и адептами этого направления были художники Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Михаил Врубель, Константин Коровин, Валентин Серов, Иван Билибин. И не случайно почти все они так или иначе оказались связаны совместными работами с автором, всем своим творчеством, прочно утверждавшим этот стиль и в музыке, - с Римским-Корсаковым.
В то время, когда Римский-Корсаков начал работать над «Золотым петушком», публика была готова воспринимать этот сюжет через призму не сказочной, а сатирической традиции. Сатирические сюжеты бытовали в журналах и газетах на протяжении всего XIX века - в виде бытовых фельетонов, юмористики, «плоских» скетчей о дачниках и о театрах. Но в 1905 году «как будто кроваво-красная ракета взвилась..., лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью», - так характеризует это время лучший сатирик 10-х - 20-х годов Аркадий Аверченко. В период 1905-1907 годов в России издавалось более трехсот сатирических журналов, общий тираж - порядка 40 миллионов экземпляров. Карикатуры и сатирические рисунки, басни, эпиграммы, сатирические сказки становятся главным средством выражения мысли и настроения. При этом сатирические издания поднялись на принципиально иной уровень, будучи адресованы не простонародью, не «бульварной» публике, а образованному обществу. Лучшие литераторы и художники не только не считали зазорным для себя сотрудничать с такими изданиями, но сами становились учредителями их. Так, один из постоянных театральных «соавторов» Римского-Корсакова, художник Иван Билибин возглавил художественный отдел журнала «Жупел», придя туда непосредственно от работы над оформлением «Мира искусства». Его рисунки и карикатуры, определявшие стилистику журнала (а впоследствии и журнала «Адская почта»), выдержаны в том же красочном и рельефном стиле, основанном на народной колористике, которую он так тщательно изучал и развивал в работе над иллюстрациями к сказкам Пушкина и над оперными спектаклями Римского-Корсакова, но при этом наполнены жгучим сарказмом. Разумеется, не один Билибин сумел соединить искания «нового русского стиля» с прикладными актуальными задачами - но его деятельность важна для понимания того, на каком фоне рождался «Золотой петушок» Римского-Корсакова.
Буйство сатирической прессы, готовность увидеть в каждом, самом невинном слове или ситуации намек и скрытый смысл приводят к тому, что сатира и ирония становятся жизненной философией времени. Способом познать истину - становится комедия, а не трагедия: только комическое произведение дает подлинную картину мира; ошибки, глупость, страдания оказываются не нравственным феноменом, а эстетическим, а сострадание выключается из необходимых элементов искусства.
Характерный пример - сам Римский-Корсаков становится героем сатирических карикатур, посвященных его увольнению из Консерватории. Рисунки эксплуатируют образы его «Кащея бессмертного», представляя Римского-Корсакова в виде Королевича, дирекцию - Кащеем, а Буря-богатырь изображает могучее общественное мнение.
С такой точки зрения становятся объяснимы многие моменты в изменениях, сделанных Бельским и Римским-Корсаковым по отношению к сказке Пушкина. Сохранив внешнюю канву сюжета они принципиально иначе расставили акценты. Отсутствие сострадания, отсутствие положительного героя сделало оперу жесткой сатирой почти карикатурного характера. Генеральная ее идея сформулирована в знаменитой фразе Римского-Корсакова: «Додона надеюсь осрамить окончательно». Чтобы реализовать это намерение, Бельский и Римский-Корсаков использовали не только сюжет пушкинской сказки, не только блестящий текст, к которому добавления Бельского оказались весьма удачной стилизацией, но и весь корпус текстов литературной сатирической традиции. Более того: сюжетную схему пушкинской сказки, состоящей почти целиком из описания действий и лишенной личностных характеристик, Бельский и Римский-Корсаков настолько напитали ехидными сатирическими черточками, что действие отступило на задний план. «Петушок» выглядит, вполне в духе времени, циклом картинок-карикатур (или калейдоскопом картинок в волшебном фонаре Звездочета, как уведомляет «Предисловие» Бельского): заседание боярской Думы, которая всерьез обсуждает достоверность гадания на бобах или на квасной гуще; спальня Додона; указ о военной подати; разгадывание снов; проводы на войну. Каждая сцена тормозит действие, каждая содержит злободневные намеки и собственное сатирическое зерно. Фразы насыщены литературными аллюзиями: так, первая же реплика Додона «Я вас здесь затем созвал...» вызывает в памяти знаменитое начало «Ревизора» Гоголя, а жалоба «могучему Додону тяжело носить корону» является пародийным парафразом поговорки «тяжела ты, шапка Мономаха».
Звездочета авторы наделили всеми свойствами типичного театрального резонера. Привычные к такой фигуре толкователи не преминули усмотреть в его реплике «Дай мне запись по законам» едва ли не требование Конституции, обнаружив в ней сходство с программной речью Столыпина: «Преобразованное по воле монарха Отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как пока писанный закон не определит обязанностей и не оградит права отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц». Шемаханская царица не имеет никакого отношения к конституционным запросам Звездочета. «Под маской Шемаханской царицы сладко запела вся разлагавшая чувства и естественную силу страстей эпоха. Это закономерно таилось в психологической почве того времени», - утверждает Борис Асафьев. Образная сфера арий Шемаханской царицы сравнима с поэтическим словарем символистов, можно найти даже текстуальные совпадения. Но композитор грубо сталкивает ее утонченный мир с приземленностью Полкана и примитивностью музыкальной мысли Додона, который объясняется в любви на мотив «чижика-пыжика». Поединок Царицы с Додоном можно расценить как состязание искусств, попытку Римского-Корсакова принизить нелюбимый им символизм. «Что ж там делать нам с тобою?» - спрашивает Додона Царица. «Как “что делать?” Сласти кушать, отдыхать да сказки слушать», - отвечает тот. Сказки, в которых символистская Мечта, Незнакомка, окажется обычной, привычно-посконной царевной. Литературной пародией, а не бегством от цензуры, выглядит и предисловие, излагающее туманную историю про стремление мудреца овладеть могущественной дочерью воздуха и про неудачу этой попытки.
Наследником литературной традиции оказывается в опере и народ, ставший сродни персонажам щедринской «Истории одного города». Приниженность и готовность повиноваться самым нелепым распоряжениям, «расстилаться», верить самым чудовищным несообразностям, признавая для себя естественным слепо повиноваться всякой власти и любой идее. Хор с равным энтузиазмом подхватывает взаимоисключающие предложения и Гвидона, и Афрона; готов безропотно выплатить военный налог. Прямыми наследниками додоновых подданных выглядят персонажи «Русских сказок» Горького, появившихся вскоре после премьеры оперы. Его «Иванычи» гордятся тем, что в год отдают с себя по семь шкур, и извиняются, что восьмая не успевает вырасти... Народ у Римского-Корсакова лишен самостоятельного лица - пожалуй, впервые за всю свою творческую жизнь композитор отказался в разработке хоров от песенных тем народного склада. А их доверчивое детское приятие фантастических созданий - великанов, песьеглавов, пыжиков и т.п. - скорее демонстрирует жизненную индифферентность, при которой все эти пыжики ничуть не более удивительны, чем попытка защититься от врагов путем гадания на квасной гуще.
Странным образом пушкинская линия гармонизации сюжета и приведения его в сказочную традицию сконцентрировалась в Амелфе - в персонаже, отсутствующем в пушкинском тексте. Ей отдал Римский-Корсаков все основные музыкальные темы, выросшие из народных мелодий. Она выступает в роли рассказчицы, понимающей язык животных (сцена с попугаем) и угадывающей сны, причем лексически ее реплики совпадают с типичными для русских сказок оборотами. В третьем действии она излагает свою версию судьбы царя, царевичей и войска: «У Горыныча из пасти царь девицу спас, быть царицей ей у нас» - следуя традиционной сказочной схеме.
Если Амелфа - воплощение русского сказочного духа, то Полкан - олицетворение прозы жизни. Он единственный, кто понимает весь абсурд военного совета первой картины, он же - единственный, кто действительно пытается осуществлять хоть какие-то военные действия против неведомого врага. Именно его трезвость противопоставлена темному символистскому томлению Шемаханской царицы: «только слышу, дразнит слух нежный, как весенний дух, голос...» - «Ты взглянула б под кровать!». Его реплика «так, девичьи сны, нынче все одним полны!» - отнюдь не глупость, а вполне естественная для здравомыслящего человека легкая насмешка над модным увлечением многозначительным символизмом. Полкан и Амелфа - народная мудрость и здравый смысл - единственные, кто останется на сцене к финалу оперы, пережив недалекого царя, царевичей и чужеродных народной культуре, а потому тоже исчезнувших Звездочета, Петушка, Шемаханскую царицу.
Остросовременная сатира, которую подняли на щит либеральные деятели искусства и долго запрещала царская цензура, или стилизация народной сказки, близкая символистским мотивам? Чем на самом деле был «Петушок» для его авторов? Своей последней оперой Римский-Корсаков отдал дань и политике, и культурологической полемике; слегка посмеялся над своими любимыми персонажами и музыкальными темами (в мелодических характеристиках Додона отчетливо прослеживается измененная, травестированная тема царя Салтана) и окончательно запутал современников и потомков. Но и по сей день Звездочет – alter ego композитора - показывает нам картинки из своего волшебного фонаря.
Татьяна Белова
Источник: материалы (буклет к спектаклю) Большого театра России
Иллюстрации:
И. Билибин. «Жил был царь…», 1900
И. Билибин. Шемаханская царица. Эскиз к мировой премьере в Опере Зимина. 1908 год.
И. Билибин. Иллюстрация к «Сказке о золотом петушке».