Да будет свет! "Царская невеста" в "Новой опере"
В последнее время московский театр «Новая опера» переживал не лучшие времена. Внезапная кончина Евгения Колобова летом 2003 года ввергла его в состояние абсолютной неопределённости творческих стратегий, результатом чего стала уродливая, ниже всякой критики постановка «Искателей жемчуга» Бизе, осуществлённая Романом Виктюком, на сей раз заигравшимся в авторский театр до степеней, пограничных с маразмом. Почти год театр на Каретном зализывал раны, поскольку в отношении виктюковского детища как никогда единодушны были и критики, и публика, чей вердикт однозначен – хуже не бывает. И вот коллектив решился показать новую работу – задуманную ещё Колобовым «Царскую невесту». Первоначально в качестве постановщика планировался маститый Роберт Стуруа, но, как говорится, не сложилось, и в результате возникло имя эпатажного Юрия Грымова, человека, по большому счёту далёкого от театра, тем более от оперы. Многие ожидали от Грымова чего-то невнятного по форме и скандального по содержанию. Однако, предложенный им вариант оказался на удивленье традиционным – в который раз за последние годы неоперный режиссёр как бы пасует перед высоким музыкальным жанром, вдруг демонстрируя не весть откуда взявшийся пиетет по отношению к «четырёхсотлетней карге».
Премьерный вечер начался с конфуза – отказала система освещения. И хотя с возникшими сложностями удалось справиться в считанные минуты, тонус спектакля изначально был сбит этой неудачей. Сценография скупа. Практически весь объём зловеще чёрной сцены занимает огромная несуразная деревянная конструкция – не то «тюрьма народов» с искажёнными по-далиански вертикалями и пропорциями, не то вечно недостроенная и необустроенная Русь – «птица-тройка», не то какой-то агрегат уродливых пришельцев, составляющих свиту злобного карлика Бомелия. Опера разворачивается внутри и окрест этой гигантской клети, где действуют герои, одетые в стилизованные костюмы эпохи Грозного царя.
В грымовской концепции наименьшей ревизии подверглись центральные женские образы – Марфа и Любаша по-прежнему героини-полюсa жуткой трагедии Льва Мея, чего не скажешь о кавалерах: слишком уж чувствительном, почти истеричном Грязном (разок даже упавшем в обморок за место государыни-царевны) и находящемся в вечном подпитии амёбообразном Лыкове. Определённое недоумение вызывают костюмы главных героев от Марии Даниловой – если у Грязного и Марфы в них ещё можно признать некий обобщённый вариант традиционной русской одежды, то облачение Любаши вполне заслуженно вызвало ехидные смешки в зале – учитывая габариты исполнительницы этой харизматичной для русской оперы партии блестящая кольчуга и шапочка с рожками делали певицу похожей на какого-то диковинного жука.
Клиповое мышление постановщика делает проработку образов достаточно условными, часто весьма трудно уловить внутреннюю логику развития драмы. В то же время спектакль изобилует разного рода находками, порой весьма интересными и необычными (пространственное решение по всей кубатуре сцены, омерзительный мирок иноземного лекаря-колдуна, кровотечение у Марфы, узнающей судьбу своего жениха, и др.), иногда – откровенно неуклюжими (разухабистые псевдорусские танцы, «оживляющие» увертюру).
Музыкальная сторона спектакля также не безупречна. Во-первых, театр продолжает придерживаться весьма сомнительной традиции по перелицовке классических партитур, заведенной здесь еще отцом-основателем. На этот раз опера Римского-Корсакова была купирована где-то процентов на 25-30, увертюра (ну, разумеется!) открывала не первое, а второе действие, а Иван Лыков, лишенный обеих арий, превращен, по существу, в эпизодический персонаж. Начинался же спектакль духовным хором Римского-Корсакова, во время которого все действующие лица неистово крестились. Во-вторых, есть претензии и собственно к исполнению. По-настоящему на высоте оказался лишь оркестр под управлением Феликса Коробова – здесь чувствовались не только техничность, сыгранность и профессионализм, но реальная заинтересованность оркестрантов в исполняемой музыке. Коробов весьма бережно относился к солистам, убирая, поелику возможно, оркестровую звучность, создавая для певцов удобную звуковую «подушку». Марина Жукова (Марфа) порадовала отличной дикцией, однако её пение было несколько надрывным от первой до последней ноты, словно Марфа с самого начала предчувствовала свой печальный и нелепый конец. В некогда богатом голосе Маргариты Некрасовой (Любаша), увы, уже слышно слишком много возрастных проблем, кроме того, певица частенько расходилась с оркестром. Благороден вокал Сергея Шеремета (Грязной), однако лирическая природа его красивого баритона не даёт певцу возможности явиться перед публикой настоящим, стихийным опричником, хотя внешняя фактура более чем соответствует роли, а сценическое поведение продуманно.
В отличие от недавней премьеры Мариинского театра, где «Царская невеста» актуализирована переносом действия из тёмного средневековья в середину прошлого века, Грымов и «Новая опера» попытались усилить и развернуть личностную, психологическую составляющую этого шедевра русской музыки. И, несмотря на все «но», попытку эту не назовёшь неудачной.
Александр Матусевич, 2008 (опубликовано на сайте 25.01.2005)