Д. Е. Луконин. Н. А. Римский-Корсаков и "Беляевский кружок".

С 1884 г. кружок начинает представлять особое направление в художественной деятельности столицы. Не вдаваясь в подробности идейной платформы, достаточно заметить вслед за В. В. Стасовым, что принципиальный характер его определялся понятиями национальности, русскости: «…русская музыкальная школа именно в этом направлении выказала свою мощь и призвание, что важнейшая черта ее физиономии — национальность; со стороны националь­ности прежде всего взвешивают теперь создания нашей школы, и везде мало-помалу, во всей Европе все более и более расцветает и растет идея национального характера в музыке. Музыкальные создания в этом духе начинают становиться теперь на место прежних бледных и нерешительных попыток этого рода. Россия, более чем всякая другая нация, имела возможность и даже на ней лежала обязанность посвятить целые серии концертов сочинениям, с чисто народным, национальным характером. Юные русские таланты сошлись в доме М. П. Беляева, как в родном, дорогом гнезде, и в постоянном общении своем находили всё новые изумительные силы»46.

С течением времени «беляевский кружок» расширился. …«Пятницы» становились все многолюднее, – писал Н. А. Римский-Корсаков. – Стал бывать окончивший консерваторию Феликс Блуменфельд и брат его Сигизмунд. К квартетной музыке прибавились и трио, и квинтеты, и т. п. с фортепиано. Появлялись и другие пианисты, иногда заезжие… Объявилось много скрипачей. Ал. К. Глазунов, поигрывавший на виолончели, тоже принимал участие в квинтетах, секстетах и октетах. …Со второй половины 80-х годов нас или беляевский кружок составляли: я, Глазунов, Лядов, Дютш, Фел[икс] Блуменфельд, брат его Сигизмунд… далее, по мере окончания консерватории, появлялись Н. А. Соколов, [К. А.] Антипов, Витоль и другие… В. В. Стасов сохранял всегда хорошие и близкие отношения и к новому кружку…47 М. М. Курбанов отмечал, что именно ядро кружка, состоявшее из Римского-Корсакова, Глазунова и Лядова придавало ему характер «определенного направления»48. На их суд М. П. Беляев представлял новые произведения, предназначавшиеся для исполнения в концертах и издания. Часто «мэтры» давали совет, как доработать произведение, или сами редактировали его. Б. В. Асафьев настаивал, что «тройка» в большинстве случаев не была чем-то «одним», это – «многоликое сочетание», каждый из участников которого имел собственные художественные мнения и убеждения, но сила их заключалась в том, что они всегда выступали единым фронтом49. Принципы равенства и взаимоуважения господствовали при принятии решений. В. В. Стасов восхищался тем, что старший по возрасту и авторитету Римский-Корсаков поднимал за беляевским столом тост в честь «своих бывших учеников, а ныне друзей и учителей, советам и указаниям которых он так много обязан», имея ввиду Глазунова и Лядова50.

В начале 1887 г. кружок понес неожиданную и тяжелую утрату: умер А. П. Бородин, так и не закончив уже выкупленную у него М. П. Беляевым оперу «Князь Игорь» – дело всей его жизни. Как вспоминал Римский-Корсаков, сразу после похорон было решено «докончить, наинструментовать, привести в порядок все оставшееся после А[лександра] П[орфирьевича]51. Этой работой, еще больше сплотившей ядро кружка, занялись Римский-Корсаков и Глазунов, М. П. Беляев принял на себя обязательство издания сочинений Бородина, которые он хотел видеть образцово изданными. Как справедливо заметил С. Волков стремление «не оставлять недостроенным здание, которое начал и не успел завершить единомышленник по искусству» было следствием «владычествовавшего в Петербурге культа преемственности и ярко выраженного тяготения к школе»52.

Начало 90-х гг. ознаменовалось в «беляевском кружке» крупномасштабным кризисом. С наибольшей силой он сказался на главе направления, Римском-Корсакове. Как писал А. К. Глазунов: «Наш маэстро… несколько приуныл: все бранит, во всем разочаровывается… Я нахожу, что в этом разочаровании есть много правды, именно если это касается музыки последнего десятилетия. Все то, что было ново, талантливо в 60-х и 70-х годах, теперь, выражаясь резко (даже слишком), пародируется, и тем последователи бывшей талантливой школы русских композиторов оказывают последним очень плохую услугу»53. В свою очередь, Римский-Корсаков сетует в письме С. Н. Кругликову на то, что «он [Глазунов] ко мне видимо холодеет, разбрасывается между ухаживанием за консерваторскими барышнями, собутыльничаньем с Вержбиловичем и всяким проведением самого себя посредством сближения со всеми»54. В. В. Стасов замечает в письме к племяннице, что Лядов «проповедовал», что «после Европы ничего нет»55, а в письме Римскому-Корсакову жалуется на всех разом: «…наши молодцы многого и сами стоят. Ведь они нынче ни о чем не помышляют, как пойти в пятницу вечером в № 5256 на Николаевской, жрать, хлебать, винтить, болтать и праздничать как только можно, только бы от музыки и дела подальше!! Противно смотреть и даже вспоминать. Ну вот и дождались! Прежде новых русских музыкантов – боялись, теперь только что презирают всякие гады и гадины. А кто виноват? Скверно, скверно, скверно»57. М. П. Беляев совершенно заслуженно опасался, что в случае «отречения» Римского-Корсакова кружок перестанет существовать как целое и расползется в разные стороны. Со своей стороны он предпринял все усилия для того, чтобы этого не случилось, и совершенно очевидно, что только его стараниями кружок пережил период кризиса.

Причину кризиса Римский-Корсаков видел в утере ориентиров, в попытках «беляевцев» испытать себя в художественных областях, далеких от традиционных заветов «новой русской школы». Отчасти его упреки обращены к П. И. Чайковскому, который, по убеждению большинства «беляевцев» был представителем чуждого, «ненационального» направления. «…Около него [Чайковского], ясно, образуется кружок, – предрекал Римский-Корсаков, – в который войдут Лядов и Глазунов, а за ними и многие другие; тут же как умница будет и Ларош; Чайковский со своим врожденным житейским тактом, пленит и покорит всех… Новый кружок будет граничить с областью рубинштейновского культа… А затем все промежутки будут заполнены разными бездарными прихвостнями и безличными обожателями. Ну вот и потонет наша молодежь и отчасти не молодежь (напр., Лядов) в море эклектизма, который ее обезличит»58. Безвременная смерть Чайковского в 1893 г. не позволила сбыться этим мрачным предсказаниям.

Наконец, третий, последний период деятельности «беляевского кружка» наступил во второй половине 90-х гг. XIX в. Все без исключения источники отмечают, что разительные перемены в кружке этого времени были заметны «невооруженным глазом». «Кружок Беляева заметно возрастал, – писал Н. А. Римский-Корсаков. – Его увеличили окончившие консерваторию мои ученики — Золотарев, Акименко, Амани, Крыжановский и Черепнин, а также взошедшая в Москве звезда первой величины — несколько изломанный, рисующийся и самомнящий А. Н. Скрябин»59. Ему вторил надолго уезжавший из Петербурга и вернувшийся только в середине 1899 г. вновь принятый на «беляевских пятницах» П. П. Никольский: «…Круг посетителей пятниц очень расширился; я думаю, что не ошибусь, если скажу, что посещающих пятницы было не меньше 30–40 человек. Разумеется, не каждую пятницу все посетители налицо, но за ужин садилось человек 30. Как на постоянных посетителей пятниц я укажу на А. К. Глазунова, А. К. Лядова, А. А. Винклера, Н. А. Римского-Корсакова и плеяду его учеников: И. И. Крыжановского, Глиэра, Золотарева, Калафати, Акименко, Амани. Редко сравнительно, но все-таки часто бывали В. В. Стасов, Ф. М. и С. М. Блюменфельды, Н. Н. Черепнин, Н. А. Соколов, Ф. Ф. Бейльштейн, К. А. Поссе, В. А. Брюллов, Э. А. Бага, Аренский, Танеев, Ларош и др.»60

В этот период произошло расслоение кружка на «старших» и «младших» «беляевцев». «Тузы» пользовались несравненно большим авторитетом и весом, чем молодые посетители «пятниц», – это подчеркивалось некоторыми особенностями поведения, местом за столом, содержанием тостов. Среди молодого поколения можно было предположить различные цели, приведшие их в дом М. П. Беляева. Различным было и отношение самого Беляева к этим группам. А. В. Оссовский, также участник «пятниц», с нескрываемым презрением описывал молодежь, приходившую к Беляеву «из нужды»: «В 1895-1903 гг. сюда хлынуло новое поколение беляевцев, в большинстве ученики Римского-Корсакова по консерватории из числа «капельцев», то есть бывших воспитанников придворной певческой капеллы… Это были… люди ограниченного кругозора, лишенные серьезных умственных интересов, творчески мертвые ремесленники с обывательской душой. Им недоставало не только культуры и воспитания, но даже приличного общего образования. В дом Беляева их влекли не столько художественные задачи, хотя бы и в понимании узкой кружковщины, а возможность «подкормиться» обильными яствами и питиями за столом тороватого хозяина»61. Но даже если отвлечься от «плотских» интересов, определенную дифференциацию можно было наблюдать и в художественной сфере. Н. Н. Черепнин замечал: «Были ли молодые русские композиторы моего поколения вполне свободны… и не было ли в самой музыкальной атмосфере беляевского кружка известной «кружковщины», некоторого, так сказать, «неокучкизма», требовавшего от желающих быть принятыми в кружок какого-то более или менее единообразного, «близкого по стилю» направления их музыкального мышления? Не было и не могло быть, конечно, по отношению к композиторам, творения которых обессмертили каталог беляевской фирмы… И несомненно было и считалось вполне естественным по отношению к композиторам, принятым в каталог в качестве бывших учеников Римского-Корсакова, а впоследствии и как учеников его учеников. Вот от них-то требовалось, быть может, даже бессознательно, чтобы представляемые ими к изданию произведения были более или менее близки по духу, по музыкальному мышлению, по характеру музыкальных идей и по фактуре к творчеству строителей каталога и блюстителей соответствующей меры художественного достоинства»62.

Уже в начале 80-х гг. сложилась регулярная программа «беляевских пятниц». Вечера начинались с квартетной музыки, по окончании ее следовали непродолжительные обсуждения и разговоры, после чего присутствовавшие приглашались к ужину, за которым непринужденные беседы на самые разнообразные темы продолжались. Заканчивался вечер (к этому времени растянувшийся уже заполночь) чаще всего «в ресторане с бильярдом», где удовлетворялась «страсть к шарокатанию»63. Глазунов вспоминал, что «идя туда [на Ивановскую улицу – место первых «пятниц»] в первый раз, он немного опоздал к началу музыки и, поднимаясь по лестнице, уже слышал игру квартета, столь нестройную, что он, из-за приступа разбиравшего его хохота, долгое время, до тех пор пока не успокоился, не решался дернуть за ручку звонка. Тем не менее, страсть к музыке у любителей-квартетистов была столь велика, что это обстоятельство их нисколько не смущало и стечением времени они понемногу сыгрывались все более и более64. Действительно, в составе первого квартета не было ни одного профессионала. Кроме уже упомянутых Н. А. Гезехуса, вскоре занявшего должность профессора в Санкт-Петербургском университете и П. П. Никольского, это были Коковцев, «чиновник», если судить по внешности, В. В. Эвальд, преподаватель, а впоследствии профессор Института гражданских инженеров; разные источники называют также М. Р. Щиглева (друга детства А. П. Бородина, дирижера «Санкт-Петербургского кружка любителей музыки», впоследствии активного участника кружка), некого Зайцева и В. П. Петрова, учителя музыки65. Сам хозяин всегда принимал участие в квартете. Но, конечно, не любительская игра привлекала музыкантов в дом М. П. Беляева, а гостеприимная атмосфера и радушие хозяина. К тому же, Беляев бывал на всех крупных музыкальных событиях Санкт-Петербурга, в известных музыкальных домах66, а потому являлся интересным собеседником67 и постоянно заводил новые знакомства.

В более поздние времена участники кружка писали о нескольких типах собраний. Первый из них – это, так называемая, «рядовая пятница» или «квартетный вечер у Беляева». Он характеризовался тем, что домашнее музицирование с участием самого М. П. Беляева было структурообразующим компонентом вечера. Ныне уже трудно установить периодичность проведения таких «пятниц». Но большинство источников сходится в том, что Беляев устраивал их с «немецким постоянством», никогда не пропуская. Если судить по его собственной записной книжке, в которую с сезона 1899 г. заносились квартетные программы на каждую «пятницу», то это действительно так68. «Пятницы» начинались с первых чисел сентября69 и продолжались до конца апреля регулярно каждую неделю за исключением сезона 1900–1901 гг., когда М. П. Беляев уже в феврале выехал по болезни за границу.

Второй тип – это «торжественный ужин у Беляева», который также устраивался регулярно по вполне определенным поводам. Последний вечер сезона, т. е. «пятница» в последних числах апреля (редко – в начале мая), отличалась от «рядовой» тем, что «по окончании музыкальной части М. П. Беляев давал сведения о состоянии и ходе его издательского предприятия, а потом устраивал лотерею, выигрышами которой являлись ноты его издания, причем каждый из присутствующих имел шансы выигрыша; некоторые номера были очень ценные…»70 На одну из таких «пятниц» А. К. Лядов зазывал В. В. Стасова 4 мая 1897 г.: «Многоуважаемый Владимир Васильевич! В эту пятницу [9 мая] у Беляева будет последняя «пятница» и, как всегда, с лотереей. Приходите; будем за ужином сидеть вместе»71. Другим вариантом «торжественного ужина» был вечер после окончания сезона Русских симфонических концертов, проводимых Беляевым ежегодно с 1885 г. В 90-х годах это торжество выпадало на одно из чисел в промежутке с конца января до середины февраля. На него приглашались самые уважаемые участники «пятниц», авторы произведений, прозвучавших в концертном сезоне, солисты-исполнители и прочие «причастные как-либо к делу лица». Ужин проходил в ресторане, преимущественно у Донона, и сопровождался речами, чествованиями и тостами72. Наконец, самым торжественным образом в жизни кружка справлялся день святого Митрофана, день именин хозяина – 23 ноября. «В этот день в столовой [у Беляева] накрывалось покоем несколько столов. Обед [начинавшийся с 7 часов вечера] устраивался обыкновенно уже по заказу ресторатором, прислуживал ряд лакеев во фраках. Приглашенных собиралось обыкновенно много. Оживление и веселость были всегда чрезвычайные. Тосты шли бесконечной вереницей…»73 Вместе с «беляевцами» в этот день за одним столом оказывались ближайшие родственники и друзья именинника, для дам отдельно давался «завтрак», к обеду они, кроме супруги хозяина, не приглашались. В большом ходу были адреса, подарки, музыкальные чествования, прославления и специально написанные к этому празднику произведения.

В «рядовую пятницу» у Беляева собирались к 8 ч. вечера. Пока гости сходились, уже пришедших угощали в столовой чаем, который разливала хозяйка дома – Мария Адриановна74. Примерно в половине девятого гости во главе с хозяином переходили в зал для музицирования, чтобы исполнить квартеты. К этому времени собирались квартетисты и желающие послушать любительскую игру. Квартеты никогда не отменялись, Римский-Корсаков вспоминал, что «если один из квартетистов заболевал, Беляев доставал кого-нибудь для замещения. Сам Беляев никогда болен не был»75. В конце 80-х годов первая скрипка, профессор Н. А. Гезехус вынужден был уехать из Петербурга для преподавания в г. Томск, и М. П. Беляев долго не мог найти замены. «…С Вашим отъездом я долгое время опасался, что квартет наш расстроится совсем, – писал Беляев Гезехусу. – …Брюлов отказался играть постоянно, а предлагал свое участие только случайное. Наконец я решился… пригласить некоего Парланда [Гарланда?] – но с ним мы играли не более 4-х раз, потому что и по технике и по чтению нот он оказался слаб. Тогда я пригласил своего второго знакомого скрипача Леонова, который хотя очень хороший квартетист, но слаб здоровьем…, а главное он предубежден против русских композиторов, а это нам совсем не на руку. Теперь я пригласил некоего Радике…, вероятно остановлюсь пока на нем. Но вот горе – в последние дни и Влад[имир] Петр[ович] Петров по каким то обстоятельствам отказался от участия и его пришлось заменить учеником Капеллы Львом Степанов[ичем] Аникиевым. Вот, батюшка, что Вы наделали Вашим отъездом…»76 В конце концов, Беляеву удалось договориться с А. Ф. Гельбке, хирургом по профессии, опытным музыкантом-любителем, участником квартета Е. К. Альбрехта. Вернувшийся в Петербург Н. А. Гезехус занял впоследствии место второй скрипки. Беляевский квартет продолжал все время оставаться любительским. В составе: Гельбке–Гезехус–Беляев–Эвальд, – он просуществовал до смерти хозяина. Правда, П. П. Никольский писал, что «в последние годы жизни М. П. частенько уступал альт, вероятно в этом случае сказалась болезнь, которая унесла его в могилу. В этих случаях ему на смену приходили И. И. Крыжановский, доктор, ученик Римского-Корсакова… и И. Р. Шведе, чиновник Министерства путей сообщения, инженер…»77

За один вечер исполнялось три квартета: старинных мастеров, европейских композиторов XIX в., русских композиторов78. Первоначально русских квартетов было мало и «беляевские пятницы» пробудили в кружковцах страсть к написанию камерной музыки, которую М. П. Беляев всячески поддерживал. Часто проигрывались совершенно новые произведения, исполнение которых вызывало «оживленный обмен мнений»79. Римский-Корсаков вспоминал: «Вечера были интересные. Квартеты Гайдна, Моцарта и первые бетховенские исполнялись весьма недурно. Более новые – похуже, а иногда и очень дурно… С появлением на «пятницах» нашего кружка репертуар их порасширился… Все его [Глазунова] квартеты и квартетные сюиты, еще даже не сочиненные целиком, уже проигрывались у Беляева, совершенно влюбленного в талант молодого композитора. Кроме собственных произведений, сколько различных вещей переложил Глазунов для беляевского квартета!»80 В зависимости от состава участников могли исполняться и более крупные произведения: септеты, октеты, сочинения с участием фортепиано. В таких случаях «беляевцы» уговаривались об этом заранее81. «Сознавая свои недостатки в технике игры, – писал И. И. Витол, – Беляев избегал приглашать в ансамбль профессионалов. Он приглашал действительно одаренных любителей камерной музыки. Но когда сложность произведений – септет, октет, двойной квартет – этого требовала, использовались также профессионалы: Вержбилович…, Гильдебранд…»82 Для камерного музицирования М. П. Беляев имел три скрипки, два альта, две виолончели и контрабас83.

Музицирование проходило в уже упомянутом зале, по стенам которого были развешены появляющиеся в порядке очередности портреты Глазунова, Римского-Корсакова и Лядова кисти И. Е. Репина. С И. Е. Репиным М. П. Беляев познакомился (через посредство В. В. Стасова) еще в 1886 г., когда по его заказу живописец написал знаменитый портрет мецената. Переписка их того времени выдержана в дружеском стиле, известно, что в июне 1886 г. они совместно участвовали в поднесении адреса Стасову84, причем компания, по словам Репина, рассчитывала на «дар слова» Беляева, присущий лесопромышленнику, уже побывавшему гласным Городской Думы. В следующем году портрет Беляева появился на XV Передвижной художественной выставке. Вслед за тем, Беляев, удовлетворенный работой живописца (портрет все очень хвалили за «большое сходство» с оригиналом85) заказал И. Е. Репину портрет своего любимца А. К. Глазунова, который увидел свет на XVII передвижной выставке в 1889 г. В 1895 и 1901 гг. в беляевском зале последовательно появились портреты Римского-Кор­сакова и Лядова. Любопытно, что портрет А. П. Бородина, творчество которого Беляев очень высоко ценил и любил, не нашел своего места на стенах этого зала. В ответ на предложение И. Е. Репина выкупить у него этот портрет для своей «комнаты портретов», где, как казалось художнику, «хорошее место» для него и где «хорошо было бы» самому портрету в подходящем окружении, М. П. Беляев выдвинул альтернативный вариант – портрет выкупить, но передать его в дар музею Александра III86. Видимо, в этом поступке вновь сказалась «немецкая педантичность» Беляева: в зале собраний кружка находились только «вожди» кружка, причем все на тот момент здравствовавшие. Свой портрет, между прочим, Беляев также повесил всего лишь в гостиной.

Кроме портретов в зале находились два рояля черного дерева фирм «Беккер» и «Штефцваге», два небольших дивана, две дюжины стульев, два круглых и один ломбардный столик87. По пятницам зал бывал ярко освещен88, а для исполнения квартетов ставились пюпитры, подсвеченные керосиновыми лампами – гордость хозяина, конструкция, исполненная по специальному заказу. М. М. Курбанов вспоминал: «Посреди комнаты ставился стол [один из двух круглых, для октетов, видимо, использовались оба стола], на котором размещались складные пюпитры и устанавливались особой конструкции, высокие, выступавшие над нотами далеко вперед керосиновые лампы. Эти лампы были всегда предметом восхищения посещавших Беляева квартетистов; действительно «лампы Дегтерева» были в высшей степени удобны и подобных я нигде и ни у кого не видал»89.

Слушателями квартетов были те, кому, по словам И. И. Витола, «квартетная музыка, даже в исполнении дилетантов, доставляет удовольствие»90. Среди них Витол называл В. В. Стасова, И. Е. Репина (которые, очевидно, бывали вовсе не каждую «пятницу»), Ф. Ф. Бейльштейна, академика, автора знаменитого «Словаря органической химии», почетного члена химических обществ и академий чуть ли не всех стран91, П. А. Трифонова и В. А. Авдеева, мирового судью, близкого друга А. К. Лядова92. В конце 90-х слушателями квартетов бывали и молодые композиторы. Н. Н. Черепнин вспоминал Ф. С. Акименко и В. А. Золотарева, «внимательно слушавших игру квартетистов. Золотарев, обыкновенно в какой-то мало естественной застывшей позе, с полузакрытыми глазами»93. А В. Г. Каратыгин с удовлетворением констатировал, что на «беляевских пятницах» он значительно расширил свой художественно-музыкальный кругозор через посредство слышанной на вечерах камерной музыки, с которой ранее был, признаться сказать, мало знаком»94.

Однако, как совершенно верно замечал тот же Н. Н. Черепнин, «слушание музыки не было обязательным»95. На «пятничный вечер» в распоряжение гостей предоставлялся не только зал, но и прочие хозяйские комнаты. «В уютном кабинете хозяина можно было посмотреть журналы, поиграть в шахматы, да и просто отдохнуть после наполненного звуками музыкантского трудового дня в интимной беседе на обширном штофном зеленом диване – как любили делать Лядов и Скрябин – близкие и нежные друзья и в жизни и в искусстве»96. В. А. Золотарев замечал, что во время исполнения квартетов, гости расхаживали по дому, образуя различные группы97. Но шуметь в зале категорически запрещалось, для обсуждения посторонних вопросов служили соседние комнаты98. Часто в беляевском кабинете прямо в течение вечера создавались шутливые миниатюры, которые тут же и проигрывались. Об этом вспоминал И. И. Витол: «Вокруг письменного стола Беляева и придвинутого к нему круглого столика сначала тихо, потом все более нервно суетится вторая группа. Пишут ноты. Какие-то бумаги разрезаются в полосы, другие склеиваются. Врывается Митрофан Петрович: «Ну что, готово ли?» – «Готово!» – «Так давайте сюда!» Все устремляются в музыкальный салон: в кабинете Беляева только что родилась новая композиция…»99

Время между квартетом и ужином было посвящено дружеским беседам, байкам и сплетням, обмену новостями, тогда же прослушивались новые музыкальные произведения, которые исполнялись на рояле чаще всего Глазуновым или Блуменфельдом100. Для молодых композиторов или соискателей беляевских изданий это было время, когда можно представить свое сочинение на суд «беляевской комиссии». Так, например, М. П. Беляев писал А. А. Копылову 8 сентября 1894 г., что завтра, в «пятницу» он может «переговорить» с Глазуновым и Лядовым по поводу своего романса, в котором они «находят, что надо сделать кое-какие поправки»101. А 13 сентября Беляев просил его «захватить с собой четырехручное переложение» увертюры, которую собирался в «эту пятницу» (т. е. 16 сентября) «прослушать Николай Андреевич»102. «Многое композиторами было написано именно благодаря существованию пятниц, на которые можно было принести написанную вещь и там исполнить в присутствие компетентной аудитории и очень хорошими силами», – подытоживал М. М. Курбанов103.

продолжение »