Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
Советская критика по понятным причинам отстаивала полную самобытность «Сказания», защищая его от обвинений в заимствованиях и влияниях. «Некоторые любители «влияний» и в «Сказании о невидимом граде Китеже» усмотрели «славянский «Парсифаль», – писал А. А. Гозенпуд, – для Римского-Корсакова было «невозможно вступить на чуждый ему путь, родственный Вагнеру» 326.
Однако основания для сравнения двух произведений, конечно, есть. Выше мы уже немного говорили о схожести образов Китежа и Монсальвата. Другой момент сходства, лежащий на поверхности, заключается в замечательном параллелизме персонажей данных произведений и их действий. М. Рахманова, отмечая эти параллели, предложила, на мой взгляд, самое необычное решение проблемы, заключающейся в том, были все-таки или не было заимствований из Вагнера в «Сказании о невидимом граде Китеже». «Образы главных персонажей», содержащие «родственные моменты, – пишет она, – …обусловлены, возможно, уже тем, что здесь отразились древние миропредставления, близкие у многих европейских народов. Не надо прибегать к помощи специальных изысканий [боюсь, что очень даже надо – Д. Л.], чтобы уловить их. …Подобные совпадения… имеют основу в том, что можно условно назвать общими мифологическими корнями… Если «Парсифаль» и «Китеж», свободно сочиненные Вагнером и Римским-Корсаковым, воспринимаются нами как глубочайшее олицетворение народного духа, то не потому только, что они «использовали» определенные народные представления: Вагнер и Римский-Корсаков были в полной мере носителями некоторых важнейших черт самосознания своих народов…»327
Подобный взгляд трудно квалифицировать иначе, чем мифологический сам по себе. Кажется, что таким образом рассматривать данный вопрос, значило бы смотреть слишком глубоко. Хотя с теософской, например, точки зрения такие выводы вполне логичны: таинственный протоисточник древних миропредставлений, конечно, сам св. Грааль, который запечатлел свое влияние и в верованиях древних народов, и в самых разнообразных литературных произведениях, которыми пользовались наши авторы, и в душах самих Вагнера и Римского-Корсакова. Боюсь только, что в рамках любой хоть немного научной методологии реконструировать что-либо, претендующее на титул «общего мифологического корня» не представляется возможным, тогда как совершенно очевидно, что и Бельский, и Римский-Корсаков имели партитуру «Парсифаля» на своем рабочем столе. Если же от широких обобщений перейти к банальному структурному анализу, то параллели между персонажами будут выглядеть приблизительно так:
|
Не претендуя на подробное выявление сходства в образах персонажей и сюжетных линиях в «Парсифале» и «Сказании» (что, разумеется, возможно только в рамках комплексного анализа и что могло бы послужить основой для отдельной большой монографии), мы, кажется, могли бы попытаться защитить два показательных тезиса: 1) некоторые ситуации в «Сказании» не могут быть поняты без сопряжения с «Парсифалем»; 2) другие сюжетные линии «Сказания» выглядят скрытой полемикой с вагнеровскими идеями.
Один из самых необъяснимых моментов «Сказания» – это эпизод излечения Февронией княжича Всеволода в первом действии, который выглядит малозначащей подробностью, никак не влияет на дальнейшее развитие действия и нигде более не обыгрывается. Замечательно, что уже В. В. Ястребцев, пересказывая в «Воспоминаниях» сюжет «Китежа», полностью игнорирует этот эпизод: «…Феврония отвечает, … что надо только самому делать добро и любить все живущее, и тогда жизнь человека сделается прекрасной, Земля превратится в рай… (Такова ее вера, ее мечты.) Княжич поражен, он предлагает ей свою руку…»328. Наиболее простое объяснение такой странности заключалось бы в том, что данный мотив был перенесен из источников «Сказания» по каким-либо соображениям, важным для авторов на ранних стадиях работы, а затем, потеряв первоначальное значение, сохранился по инерции.
« в начало | продолжение »